Он и Она: любовь до гроба

Во времена моей юности влюбленные, как и мартовские коты, по ночам лазили по крышам. Лежишь на нагретом листе звонкой жести, смотришь на звезды и мечтаешь. О чем? О первом поцелуе, конечно.

Моя девушка жила в соседнем микрорайоне, так что видел я ее редко и только издали. Встретишь раз в месяц, и уже счастье! Как-то вечером залез я на крышу дома и стал смотреть в ее окно. Занавески у моей любимой были задернуты, безбожно хлестал дождь, и никакой надежды разглядеть что-то интересное не было. Вот спускаюсь я по пожарной лестнице, а лестница до земли метра на три не достает. Прыгаю вниз, подскальзываюсь и плюхаюсь в лужу. В это время из подъезда выходит она: «Ты что тут делаешь?» – «Сижу...» – «А, ну-ну, сиди...»

Влюбленный человек обрастает комплексами. Он сомневается и переживает. И поэтому бывает неловким и смешным. Я постоянно думал о ней – каждую минуту, каждую секунду. Мне всегда казалось: чтобы я ни делал, она смотрит на меня со стороны, и поэтому старался быть или лучшим, или первым. Но когда она действительно оказывалась рядом, я попадал в какие-то нелепые ситуации, что-то говорил невпопад, неловко шутил, а накануне мне обязательно выбивали зуб или ставили под глаз фингал. Одним словом, перед ней я все время сидел в луже...

Молодым кажется, что 40-летним деньги уже не нужны. Что после 50 нужно «подумать о душе», растить внуков и позабыть о желаниях. Какая уж тут любовь? Однажды я спросил сатирика Михаила Жванецкого, чего он больше всего боится в жизни. Не помню точную фразу, ответил он примерно так: боюсь любви стариковской, унижения боюсь... Я его понимаю. Люди жестоки, а влюбленный человек беззащитен. Насмешки в собственный адрес еще можно пережить, но каково любимой женщине? Как ее защитить?

Моя любимая женщина младше меня на 25 лет. Что можно сказать о ней? Она чудесная. Она нежная. Она красивая. Она умница. Я пытался любить ее издали. Не подавать виду, не беспокоить своим вниманием. Да куда там! Как мальчишка прохожу мимо кабинета, заглядываю в открытую дверь... Смотрю в окно, как она идет на работу. Встретимся, обнимемся, прижмусь к ее щеке, вдохну аромат ее волос... вот оно, короткое счастье. Она все знает, она великодушна. Она позволяет себя любить, не отталкивая и не унижая. А на большее я не рассчитываю.

Я радуюсь. Я мучаюсь. Я ревную. И все это вместе делает меня счастливым человеком.

Боже, как меня мучает боль,
Эта боль выжигает мне сердце до пепла!
Сигарету тушу о сухую ладонь,
Все сложилось нескладно, и как-то нелепо...
Далеки от друг друга и вера, и верность,
как два полюса – им не сойтись в одной точке.
Боже, как меня мучает ревность,
жуткой болью пронзая осенние ночи...
Боже мой, закипает в крови алкоголь,
приводимый в движенье остатками сердца.
Мне такую судьбу подарила любовь,
Посыпая на раны то солью, то перцем.
Боже мой, об одном я тебя лишь молю!
Губы сомкнуты плотно,
но сердце кричит:
сохрани и спаси, ту, что нежно люблю.
А меня не жалей. И не вздумай лечить!

Любовь – это единственная болезнь, которая радует человека в зрелые годы.

Он всегда был рядом. Высокий, густые брови вразлет, длинные черные изогнутые ресницы, которым позавидовала бы каждая девчонка, и синие-синие глазищи, стройный, подтянутый – кубики пресса легко угадывались под модными тогда приталенными рубашками. Мастеровой и приветливый, переделывал по дому всю мужскую работу и терпеливо высиживал все вечера с моей мамой, пока я изволила «где-то шляться». Да-да, она считала его моей самой большой удачей. Ну как же: не курит, не пьет, любую мою прихоть исполняет по первому требованию, услужлив и вежлив, скромен и предан, чего же еще тебе, глупой, желать?! Ну, не хватает звезд с неба, зато щедрый и добрый!

А я даже не помню его голос... может, потому, что и не слышала его? Если спрашивала, отвечал односложно, в дискуссии со мной не вступал, просто смотрел в глаза, как преданный пес, и молчал. Мне тогда едва исполнилось 18, а он уже отслужил в армии два года, закончил техникум и работал где-то на заводе. Боже мой! Как мучил меня этот взгляд! Так бездомная животинка вдруг по какой-то причине из тысячи людей, спешащей по улице по делам, выбирает именно тебя, прибивается и неотступно следует по пятам. Кыш! Строгим голосом ты требуешь, чтобы она ушла, отстала, потому что точно знаешь, что не можешь ей дать то, что она просит, а каждый раз натыкаешься на этот щемящий жалостливый, полный тоски и отчаянья взгляд. Где-то в уголке этих огромных страдающих глазищ тихо-тихо дорожит слеза, которая вместо человеческой жалости вдруг рождает в тебе какую-то немотивированную злость. Да уйдешь ты наконец или нет?! Ну, не могу я тебя взять с собой, не могу!..

Он попал под мои чары случайно и застрял под ними намертво. Сначала меня это удивляло и забавляло, потому что мы были знакомы давно, но особого интереса он ко мне не проявлял. А тут – бац, влюбился. Я не имела никакого отношения к его любви. Это случилось в минуту какого-то рокового стечения обстоятельств: под их впечатлением он поселил в мое тело придуманное им очаровательное существо и втюрился вот в него по самую макушку. Я могла быть какой угодно, но на милый его сердцу образ это никак не влияло. Он проглатывал меня всю, не жуя, как голодный любой кусок еды, взахлеб, терпел блаженно все: от безобидных насмешек до полного пренебрежения, и чем более ангельским становилось его поведение, тем больше сатанела я.

Как общаться с человеком, который смотрит на тебя, а тебя не видит?! Буквально смотрит в рот?! Как рассказать о том, что тебя волнует, если каждое твое слово воспринимается, как нечто фундаментальное?! Как быть равной с тем, кто позволяет собой повелевать?! Что бы я ни делала, в его глазах все было хорошо, мне было дозволено все, я не могла ошибиться по определению.

Я чувствовала себя отвязной стервой. Я хамила, грубила, высмеивала его, беспомощного, изощренно, с ловкостью, на которую только и был способен мой гадкий язык. Иногда мне даже хотелось, чтобы он ударил меня, чтобы стало понятно, что он – мужчина, что так вести себя с ним нельзя! Это непростительно, и он не позволит себя обижать. Чтобы исчезло это наваждение, чтобы наступила свобода... Но, нет – с каждым его визитом я чувствовала, как он выращивает за моей спиной крылья, а над моей головой – светящийся нимб.

Мама пилила меня болгаркой вдоль и поперек:

– Как ты можешь?! Он так тебя любит, а ты ведешь себя как избалованная дрянь (вжик-вжик). Да ты радоваться должна, что тебе так повезло! Такой хороший парень!

– Я бы обрадовалась, мама, только он любит совсем не меня, а какого-то неизвестного мне человека, – уворачивалась я. – Если он тебе так нравится, вот сама и выходи за него замуж!

– Дура! (Вжжжжжжж!!!)

Однажды вечером мы возвращались с какого-то очередного культпохода, раз уж так я все это дело люблю. Я решила быть паинькой, «вести себя хорошо». Мы гуляли, смеялись, и вдруг я четко увидела, что со стороны мы выглядим парой – людьми близкими, и общаясь с ним по-человечески, не выкидывая свои коленца, я даю ему ничем не оправданную надежду, что когда-нибудь полюблю его. Ведь он же хороший!

Он довел меня до дома, и я решительно спросила: «Ну и что из этого следует? В ЗАГС пойдем?». Он растерялся, опешил, и в его глазах засветилось какое-то робкое вот то самое сиротское счастье: «Я не могу сейчас, у меня паспорта с собой нет». Я открыла дверь в подъезд. «А завтра я не могу, прощай!» – сказала и закрыла за собой дверь.

Прости. Ты действительно хороший. Только не мой.